В российский прокат вот-вот выйдет один из самых амбициозных фильмов года, «Падение империи» Алекса Гарленда, который предсказывает в США ближайшего будущего новую гражданскую войну и показывает ее, не занимая сторон, но подчеркивая хаос, трагизм и адреналиновый перегруз разворачивающейся в некогда мирных пейзажах фронтовой жизни.
«Лента.ру» расспросила Гарленда, известного по таким фильмам, как «Из машины» и «Аннигиляция», о подоплеке сюжета его новой, лучшей в карьере картины.
«Лента.ру»: Вы начали писать сценарий еще в 2020-м, до штурма Капитолия. Когда он произошел, не было ощущения, что ваш замысел вдруг начал воплощаться в реальности и что кино опоздало?
Алекс Гарленд: Когда я увидел атаку на Капитолий в новостях, то о фильме и не вспомнил. Первая мысль была такой: «Это настоящий позор». Вторая — что это естественные и логичные последствия самых разнообразных процессов, в какой-то момент, уже достаточно давно, пошедших неправильно. Когда же гнев улегся, стало понятно, что начатый мной фильм после событий в Капитолии будет только важнее — и моя мотивация довести его до конца стала еще сильнее.
- Дата выхода: 11 апреля
- Страна: США — Великобритания
- Продолжительность: 1 ч. 49 мин.
- Режиссер: Алекс Гарленд
- В ролях: Кирстен Данст, Вагнер Моура, Кейли Спейни, Ник Офферман
Вы сами как воспринимаете «Падение империи» — как чистый вымысел, игру воображения или как логическое развитие того, что происходит в реальном мире прямо сейчас?
Вообще, идея о том, что сюжет о погружающейся в гражданскую войну стране возможен лишь в вымышленном мире, наглядно ложна. Прямо сейчас на нашей планете идет несколько гражданских войн. Так было всегда и, к сожалению, так будет, судя по всему, еще очень долго. Поэтому не так важно, возможны ли они, — ясно, что да. По-настоящему интересен другой вопрос.
Есть ли страны, застрахованные от гражданской войны, обладающие иммунитетом против нее и этим отличающиеся от всех остальных государств? Мое личное убеждение — таких стран не существует.
Никто не исключителен. Если в какой-то стране складывается определенный набор обстоятельств, таких как, например, поляризация общества, подъем популизма в политике, экстремизм и ослабление независимой прессы, то, конечно, она становится уязвима для возможной гражданской войны. Я не говорю, что подобная ситуация непременно приведет к внутреннему конфликту, но она точно делает его угрозу реальной. Поэтому я бы не хотел, чтобы «Падение империи» считали, допустим, дистопией, — это бы переводило фильм в область вымышленных концептов, уводило бы его из реального мира, реакцией на происходящее в котором он и является.
Изучали ли вы специально какие-то гражданские войны, когда писали сценарий?
И да, и нет. Нет — потому что специально в историю ни одного из конфликтов не погружался. Да — потому что я в принципе всегда внимательно следил за происходящим в мире. Мне 53 года. За последние полвека мир пережил немало катаклизмов, и я был свидетелем, как они разворачивались. Конечно, здесь снова возникает вопрос об исключительности тех или иных стран.
Когда то тут, то там вспыхивают гражданские войны, ты замечаешь, что им свойственны одни и те же паттерны — в том, что касается поведения властей и простых людей, в размахе и беззастенчивости совершающихся на таких войнах злодеяний и преступлений.
Одни и те же вещи характерны для любых таких конфликтов, где бы они ни происходили, поэтому их изучение приводит к мысли об их универсальной природе. Да, всегда есть какие-то национальные особенности, которые ведут конкретные гражданские войны по тому или другому сценарию. Но общего у них все же намного больше. И я бы еще добавил одну деталь, отличающую гражданские войны от межнациональных. Когда сосед идет на соседа, это всегда провоцирует особенный тип несчастья — стороны конфликта оказываются неочевидны и размыты, и природа их раздора особенно трагична.
«Падение империи» вполне можно было бы назвать производственной драмой: фундаментом фильма служат работа военных репортеров и размышления о журналистской этике. Почему вы выбрали именно такой ракурс взгляда на сюжет о новой гражданской войне в США?
Простой ответ таков: я вырос среди журналистов. Мой отец работал карикатуристом в газете — и почти все его друзья были журналистами. Они приходили к нам ужинать, а кто-то из них даже жил у нас некоторое время. Это были и журналисты, пишущие о происходящем в Великобритании, и зарубежные корреспонденты — к слову, мой крестный отец как раз был зарубежным корреспондентом и часто работал в горячих точках, так же как и крестный моего брата. В общем, все свое детство я был окружен журналистами. Из этого много чего вытекает, но если выделить основное и говорить прямо, то я люблю журналистику и тех, кто ей занимается, я уважаю их и восхищаюсь ими.
Конечно, я вижу, что сейчас журналистика находится под ударом, причем с самых разных сторон.
Понятно, что каждый отдельный журналист — это индивидуальный случай со своими проблемами в жизни и своими внутренними конфликтами, кто-то и вовсе может быть нечестен, а у кого-то может быть неоднозначная мотивация. Но работа, которую они делают, вполне может быть отделена от всего этого, и наша потребность в журналистах как людях, которые объективно рассказывают о событиях, никуда не делась. Так что в отношении к прессе, причем во всем мире, сейчас появилось что-то глубоко нездоровое. А ведь нам нужны журналисты. Это не роскошь. Они нужны нам точно так же, как врачи. Когда я только начинал работу над «Падением империи» и сказал, что хочу построить историю вокруг журналистов, то услышал от кого-то: «Ни в коем случае этого не делай! Все ненавидят журналистов». Но это же безумие! Безумие! Такая позиция не только лишена здравого смысла, но и по-настоящему опасна. И я подумал: «К черту! Сделаю так, как сам хочу».
Когда вы говорите, что журналистика сейчас оказалась под ударом, то что именно имеете в виду?
Пытаясь разобраться в нападках на журналистику и их причинах, неизбежно открываешь сложную, неоднозначную картину. Понятно, что часть этих угроз приходит извне — от политиков, которые боятся журналистов и хотят заставить их замолчать. Но часть проблем заложена в журналистику изнутри. Многие медиа политически ангажированы, другие зарабатывают на рекламе, а значит, хотят сохранить аудиторию и пишут только то, что она хотела бы слышать, проповедуют перед хором, так сказать. Люди вне этой аудитории, те, кто принадлежит к другому хору, такому медиа доверять не будут — и наоборот.
В какой-то степени в нынешнем положении прессы виноват капитализм, и кажется, что все это логичный процесс.
Но когда лишаешь журналистику идеологической основы — функции выступать от лица общества системой сдержек и противовесов, вынуждающей государство быть честнее, — то немедленно сталкиваешься с большими проблемами. Не через 10 лет, не через 15 — немедленно. Поэтому я хотел сделать журналистику ядром истории — и, более того, сделать так, чтобы сама история складывалась как классический журналистский текст, как репортаж, который лишен ангажированности и объективно, безоценочно показывает происходящее.
Вы согласны с тем, что вместо новостей публике сейчас все чаще предъявляют конвейер из мнений? Вместо фактов — их ангажированную оценку?
Да, но до определенной степени. Но не тотально. Даже сейчас остаются очень, очень хорошие репортеры, которые создают объективные и общественно важные материалы — что в прессе, что на телевидении, что в интернете. Такая журналистика все еще существует, причем во всех странах мира. Мой вопрос не в том, есть она или нет, а в том, почему честная журналистика перестала быть такой востребованной или влиятельной, как раньше. Почему она так ослабла? По-моему, говоря в широком смысле, причина в том, что аудитория больше не доверяет журналистам из-за сочетания тех факторов, о которых я уже говорил несколько минут назад.
«Падение империи» следует за своими передвигающимися по Америке персонажами от одной выразительной, символически насыщенной сцены к другой — то на фоне пришедшего в упадок торгового центра, как будто выражающего крах американского общества потребления, то рядом с рождественской ярмаркой, которую из-за войны некому было демонтировать, и теперь она стоит грустным напоминанием о мирной жизни. Насколько этот символизм вами закладывался?
Честный ответ будет таким — это зависит от конкретной сцены. Вот если взять упомянутый вами эпизод с разбившимся рядом с торговым центром вертолетом… Такие моллы – очень американский феномен: как бы ни отличались друг от друга отдельные штаты, все они полны маленьких городов, где исчезли некогда людные торговые главные улицы, а их место заняли огромные торговые центры на окраинах. В Техасе или в Вайоминге, где бы ты ни был, это замечаешь.
Образ разрушенного молла сообщает зрителю, что нарушился порядок вещей во всей стране.
Конечно, я об этом думал, и это было прописано в сценарии. В других эпизодах мы старались, напротив, задействовать реальную ткань американской жизни, какова она в этот исторический момент. Футбольный стадион, покрытый граффити, выглядел именно так задолго до появления на нем нашей съемочной группы — мы просто почувствовали в его заброшенности нечто правдивое. Еще более странная история у той самой рождественской ярмарки. Мы искали локацию для сцены со стреляющим в героев снайпером и вдруг наткнулись на эти сиротливые осколки Рождества — а дело было посреди лета. Мы остановились и заговорили с человеком, которому принадлежала земля. Оказалось, что какой-то авантюрист арендовал у него часть земли, чтобы поставить рождественскую ярмарку, которая оказалась дерьмовой, прогорел и испарился, оставив все это барахло. Владелец земли же был в ярости, потому что все эти нелепые карусели занимали часть его полей. Мы сказали: «Нет проблем. Когда отснимем здесь все нужные сцены, заплатим за то, чтобы эту ярмарку разобрали и увезли». То есть мы не конструировали эту декорацию, она была реальна — и во многом благодаря своей подлинности она полна символизма.
Тот факт, что в вашем фильме Техас и Калифорния объединяются против федеральной власти, как будто не дает возможности ни либералам, ни консерваторам присвоить себе «Падение империи». Вы этого и добивались?
Да, именно. Я хотел спровоцировать диалог и сделать все возможное, чтобы ни одна сторона не чувствовала себя из этого диалога выключенной. И без меня хватает тех, для кого большая часть населения просто не существует. Как хватает и разговоров, в которых противоположной стороне не предоставляют права голоса. Интернет полон такого, и, если вы хотите одностороннего диалога, на здоровье. Я в таком участвовать не желаю.
Вы еще и тем самым показываете, что демократы и республиканцы традиционного толка вполне могут объединиться против диктатора-фашиста.
Этого я и добивался. Многие пишут, что в «Падении империи» нет никакого политического высказывания. Это не совсем так — просто это высказывание не бежит по экрану огромными буквами, не проговаривается вслух. И оно заключается именно в гипотезе о том, будут ли перед угрозой фашистской власти отброшены несогласия в политических взглядах или поляризация не даст этому объединению случиться.
Фильм «Падение империи» (Civil War) выйдет в российский прокат 11 апреля
